Такое видение ситуации является несерьезным и выглядит неубедительно. Основываясь на этих причинах, невозможно нарисовать реальную картину, как у нас устроен социум. Говоря о кризисе, хотелось бы отметить, что основные причины апрельского кризиса следует искать не за пределами Эстонии, а внутри нее. Они не импортированы кем-то, а порождены той национальной политикой, которая проводилась властями за все эти 15 лет, и теми действующими законами, которые не способны регулировать межнациональные отношения в республике. Мы имеем дело с запущенной болезнью общества, которую правительство пытается решить силовыми способами, используя методы кнута и пряника, а ученые делают вид, что ничего не произошло. Это опасная и близорукая политика. Под влиянием чувства страха болезнь можно на время загнать вглубь, но не вылечить, это не спасет общество от рецидива.

Причина кризиса политики интеграции кроется не в Андрусе Ансипе и даже не в Бронзовом солдате, она намного глубже. Снятие памятника – это не причина беспорядков, а повод. Ситуация вокруг Бронзового солдата стала той последней каплей, которая переполнила чашу терпения тех слоев общества, которые в независимой Эстонии оказались в роли изгоев, чужих, лишних людей. Известно, что молодежь является тем социальным барометром, который чутко реагирует на различные изменения в обществе. Однако власть услышала только голоса погромщиков, она оказалась глухой к протесту многих представителей русскоязычной интеллигенции, а также лояльных граждан, которые выразили свой протест в цивилизованной форме, выступая против несправедливости и дискриминации.

Таким образом, главной причиной беспорядков был протест неэстонской части молодежи, которая выросла уже в период независимости, из-за своего статуса. В исследовании этот момент был проигнорирован. Это был не межнациональный конфликт, ибо неэстонцы не выступали против эстонцев. Это был не антигосударственный путч, ибо никто не покушался на независимость страны. Это был протест против национальной политики правительства. Не видеть всего этого — значит, сознательно путать понятия правительство и эстонское государство – одно из них сменяемо, другое вечно. Человек может не любить своего управдома, но это не означает, что он не любит дом, в котором живет. Правительство и государство это не одно и то же. Власть должна быть мудрее, чем дети. Она должна не бороться с молодежью, не провоцировать ее на силовые действия, а работать с ней, направлять энергию молодежи в созидательное русло.

На пресс-конференции ученые много говорили о необходимости установления диалога между двумя общинами. Они представили некие критерии интегрированности, по которым количество интегрированных неэстонцев точь-в-точь совпало с числом людей, свободно владеющих эстонским языком. Видимо, старая болезнь интеграторов неизлечима. Кроме того, надо говорить не о двухобщинном обществе, а о мультикультурном, многонациональном и многоязычном социуме, так правильнее было бы с научной точки зрения. У нас более 200 национально-культурных обществ, а эстонские ученые все время говорят о двух обществах.

Не всякий контакт есть диалог. Диалог возможен только между равноправными субъектами. Когда одна часть общества решает, допустить или не допустить другую к экономике, к политике, к власти и т. д., то это не диалог. В демократическом обществе права национальных меньшинств не могут всецело зависеть от результатов голосования большинства. Нужен консенсус. Права меньшинств вырастают из прав человека, так как человек есть главный ресурс и субъект государства, основной налогоплательщик и творец культуры. Права национальных меньшинств – это не привилегия, а условие и возможность равноправного сотрудничества этносов в государстве.

И уж совсем не следует опускаться до уровня массовых предрассудков типа «если мы будем считаться с мнением национальных меньшинств, то это будет уступка России». А ведь по данным опроса, так считают 44% эстонцев.

Исходя из опыта 15 лет национально-государственного строительства, мы видим, что как на уровне власти, так и на уровне массового сознания эстонцы считаются субъектами государства, а неэстонцы – чужими, пришлыми, оккупантами. Это явный конфликт статусов. Надо привлекать все слои населения, СМИ, использовать ресурс власти, образовательные и воспитательные возможности для решения проблем отчуждения. Социальные последствия отчуждения настолько существенны, что порождают страх и чувство безысходности. Как отмечал Э. Фромм: «Ценность человека определяется спросом, а не его человеческими достоинствами».

Во-вторых, необходим орган представительства национальных меньшинств в парламенте, который имел бы право вето на те законопроекты и те решения правительства, которые затрагивают их жизненно важные интересы.

В-третьих, решить конфликт, который накапливался годами, в одночасье сразу не удастся никому, остается одно — урегулировать его, а для этого необходим диалог.

Исследователи отмечали, что в вопросе доверия к правительству мнения эстонцев и неэстонцев оказались диаметрально противоположными (более двух третей эстонцев поддерживают действия правительства и столько же неэстонцев не поддерживают). Чтобы начать лечить болезнь и установить диалог, нужно доверие к власти, а у неэстонцев оно отсутствует. Парадокс в том, что никто не сделал больше для консолидации русскоязычной и эстонской общин, чем нынешнее правительство, отмечали исследователи. Однако добавим, что оно сплотило их не на базе толерантности и общей созидательной деятельности, а на основе страха, воинствующего национализма и ненависти.

В этих условиях наладить конструктивные отношения между общинами сверху выглядит проблематично, следовательно, необходимо шире использовать возможности народной дипломатии, тем более что, как отмечали исследователи, на уровне индивидуумов отношения между эстонцами и неэстонцами остались прежними.

Рафик ГРИГОРЯН

www.moles.ee