Ну, вот я посмотрел фильм. И скажу, что большинство негативных отзывов здесь почти попали в точку.
"Режиссёр всея Руси" очень хорошо к власти прилип и сосёт деньги из бюджета. И всё ему нипочём.
Фильм о войне и поэтому хоть одну нормальную батальную сцену можно было сделать. А так - всё сплошь туман. Хитрый ход. Немцы всё такие хорошие и стреляют мирных жителей исключительно из-за провокаций.
Историю переврал: Не было в 41 году штрафбатов. Их создали в 42-м.
Дюжев не понравился как-то. А вот Маковецкий, Миронов, Панин и другие играют очень хорошо. Посмотреть то фильм наверное всё-таки надо чтобы понять, сравнить. Прошлое творчество Михалкова трогать не будем, потому как, тогда это было творчество, а сейчас ... Ну не шедевр, не шедевр. И весь его пафос "Великое кино о великой войне" (скромности ему не занимать) режет уши и глаза. В официальных СМИ только хорошее говорят и тоже кстати не смотря фильм.
А, как зарядил Михалков тому пацану по лицу ногой. По моему это низко. Парня держат, а он (Михалкова кстати не держали) рукой упёрся в парня и нацболу по лицу ногой. Красавец
ВидеоНарод уже стишки вовсю сочиняет:
Входит Котов. Он томится. Он от голода лоснится. Он на западной границе, в представительстве ГУЛАГА. Кровожадные гэбисты, падкие на извращенья, в политическом хищенье обвинили бедолагу. Им в Сибири не сидится, им к Европе чтоб поближе, чтобы видно было с вышек чуть не Эйфелеву башню. Котов гадов не боится, смело драпает по крышам. Гордый Юнкерс взмыл повыше и спикировал отважно, сокращая населенье. Взрывы. Вопли. Затемненье.
Входит Дюжев. Он контужен. По сюжету он не нужен.
Входят воины штрафбата. Им оружия не надо, им саперную лопату выдают одну на роту. Командиры-идиоты поредевшие останки шлют на парусные танки непременно в штыковую, чтобы удаль боевую показать проклятым фрицам (тем, культурным, очень стыдно). Дальше ни хрена не видно, видимо, пришлось делиться многотысячным бюджетом — без ущерба для сюжета, всех и так давно убило. Взрывы. Вопли. Очень мило.
Входит катер вместе с Надей (сколько Надя папе платит?), что, отметим, очень кстати: Наде хорошо за двадцать, значит, будет раздеваться. Зритель замер в предвкушенье, ожидая искушенья сиськами врага народа. Вот немецкие пилоты переходят на сниженье, открывают бомболюки (входит жопа, крупным планом), и парят над капитаном, провоцируют, подлюги, хоть оно и неудобно. Капитан, взревев утробно, сделал ложное движенье. Взрывы. Вопли. Продолженье.
Входит мина. Всем ховаться. Мине хочется взорваться, но плывет, куда деваться: режиссер уж больно строгий. Входит Гармаш. Он безногий. Гармашу неловко тоже. Он с духовностью на роже крестит мину вместе с Надей, и, решив, что с Нади хватит, тонет с явным облегченьем. Окрыленная крещеньем, мина волевым решеньем топит баржу с партактивом. Взрывы. Вопли. Как красиво.
Входит Сталин вместе с тортом (шоколадным, вот же гнида). У него рябая морда, Ворошилов и Буденный. У МихАлкова Никиты зубы сводит от обиды, он кипит, прямой и гордый, каннским солнцем утомленный. Он борец в седьмом колене супротив советской власти и ее дурацких премий Ленинского комсомола. Он встает, мятежный гений, и виновнику несчастий, вереща от наслажденья, телом крепок, духом молод, — о, как сладок миг расплаты! — мажет морду шоколадом. Это сказка, очевидно. Взрывы. Вопли. Как обидно.